Послевоенное детство Владимира Гордеевича.

Назад, к предыдущим статьям темы:

Владимир Гордеевич. Детство. Война.

Станция Цветково

Село Орловец

Дедушка Гордей и бабушка Александра

Воспоминания папы, записанные ним собственноручно, приведены без правок, с пометкой “В.Г.” и далее — курсивом. Если источник на украинском – ниже дается его [перевод по-русски].

Эхо войны грохочет по сей день.

А что говорить о послевоенном времени?

Как только отшумели бои, сразу-же началась зачистка территории от оружия и взрывоопасных предметов, металлолома, разбитой техники.

В это время в окрестностях станции чего только не находили!

«В.Г. :»

Почалася очистка окопів та воронок від гранат, взривателів, пороху, а потім гвинтівок, патронів і т.п., що перевозили на платформах аж до 1947 року.

 [Началась очистка окопов и воронок от гранат, взрывателей, пороха, а затем винтовок, патронов и т.п., которые перевозили на платформах вплоть до 1947 года.]

Мальчишки народ особенный, а потому с присущим им энтузиазмом, они включились в эту кампанию.

Но только – подпольно…

Местные умельцы из числа подростков тут-же организовали “тир”:

«В.Г. :»

За один постріл із гвинтівки 10 разів завернуть коров старших хлопців, або перевірити дві платформи з брухтом і набрати патронів, і таке інше.

 [За один выстрел из винтовки 10 раз завернуть коров [вернуть в стадо или отогнать с пастбища] старших ребят, или проверить две платформы с металлоломом и набрать патронов, и так далее.]

Сбор взрывоопасных предметов – дело это и для взрослых-то небезопасное, а мальчишкам, не знавшим страха перед неизвестностью, все казалось, сойдет с рук. Сходило не всегда:

«В.Г. :»

На полі 12 пастушків розбирали міну і всі погибли.
Сусіду відірвало пальці правої руки – розбирав взриватель від міни. 

 [На поле 12 пастушков разбирали мину и все погибли.
Соседу оторвало пальцы правой руки – разбирал взрыватель от мины.]

Было дело, и папе доставалось от строгого родителя, когда он вдруг обнаруживал в сарае, в доме или в саду очередной «схрон».

Сразу после победы, в 1945-1947 году дедушка Гордей Никитич попал, по доносу, отбывать наказание “за пособничество немецко-фашистским оккупантам”, в Сибирь.

А как-же: переводчиком у коменданта был? – был, все видели!

Никто не знал про то, что дед партизанил, никто не вспомнил, сколько жизней он спас, организовав побег или накормив военнопленных и отправив их в партизанский отряд. И как он при этом рисковал своей жизнью и жизнью всей семьи. Обо всем этом знал только командир партизанского отряда, что и послужило залогом неразглашения этой тайны на весь период оккупации.

Как я уже писал, дедушка Гордей Никитич был реабилитирован приблизительно через год после суда и отправки в лагерь, благодаря личному вмешательству командира партизанского отряда, когда Александра Саввовна смогла до него “достучаться”. Но этот год был полон всех «изысков» советской пенетенциарной системы. Наградой стал туберкулез и полная потеря здоровья.

А дома, в Цветково, мало того, что семья лишилась кормильца, она попала еще и под гнет Системы. А как-же – семья пособника фашистских оккупантов!
Вот и получилось, что не смотря на то, что война закончилась, жили в голоде и нищете.

Папе, как самому старшему из мужчин в семье, которому нет и десяти лет от роду, приходилось шарить по станции, лазить под вагонами в поисках угля, или с целью чего раздобыть, что можно принести в дом — там ждали голодные сестрёнки и братик.

 

В.Г. :

Жили дуже бідно.
Мати ходила в колгосп — тоді всіх заставляли працювати в колгоспі.
Досталось всім.
В 1947 році ідеш в школу і мертві люди в канаві лежать.

 [Жили очень бедно.
Мама ходила в колхоз – в то время всех заставляли работать в колхозе.
Досталось всем.
В 1947 году идёшь в школу, и мертвые люди в канаве лежат.]

  

И как водится, беда не приходит одна.

«В.Г. :»

В цей період 1946-1947 р.р. було багато людей на вокзалах, буйно процвітала інфекція. Одна з них — брюшний тиф — спіткала і нашу родину.
Спочатку захворіла мама і сама менша сестричка — Катруся.
В кінці листопада і нас не допустили в школу. Ми з молодшим братом Миколою остались зі старшою сестричкою Ольгою. Вона часто відвідувала маму в Орловецькій лікарні для тифозних, а ми з братом сиділи одні дома — голодні і холодні. Якщо хтось із сусідів щось принесуть — ото і наша їжа. Спасибі сусідам — таки на світі не тільки зло, але й добро рядом.
Увечері світили керосинову лампу. Та і керосину не було. Грам 250 стояло в сінях на полиці, та одного разу чужий кіт якимось чином перевернув… За таку несправедливість я приговорив кота до покарання. Взяв костиль, піймав кота націлився у голову котикові, і кинув. От він і утік, бо я не попав. Більше я ніколи звірят, птиць і т.д. не трогав, жалко їх.
Весною маму з Катрусею привезли додому, а мене і Колю відвезли в ту-ж лікарню на три місяці.
В цей час батько був в Сибірі. 

 [В этот период, 1946-1947г.г., было множество людей на вокзалах, буйно процветала инфекция. Одна из них — брюшной тиф – постигла и нашу семью.
Сначала заболела мама и самая младшая сестричка — Катя.
В конце ноября и нас не пустили в школу. Мы с младшим братом Колей остались со старшей сестричкой Ольгой. Она часто навещала маму в Орловецкой больнице для тифозных, а мы с братом сидели одни дома – голодные и холодные. Если кто-нибудь из соседей что-нибудь принесет – вот и вся наша еда. Спасибо соседям – всё-таки на свете не только зло, а и добро рядом.
Вечером зажигали керосиновую лампу. Но и керосина небыло. Грамм 250 стояло в сенях на полке, но однажды чужой кот каким-то образом перевернул… За такую несправедливость я приговорил кота к наказанию. Взял костыль [железнодорожный “гвоздь”, которым шпалы к рельсам прибивают], поймал кота, прицелился в голову коту, и кинул. Вот он и убежал, потому, что я не попал. Больше я никогда зверушек, птиц и т.д. не трогал, жалко их.
Весной маму с Катей привезли домой, а меня и Колю отвезли в ту-же больницу на три месяца.
В это время отец был в Сибири.]

Со времен независимости Украины (с 1991 года) стало как-то, я-бы назвал – «модно» делать рекламу политиков на голодоморе 30-х годов. Объединять людей на фоне глобальных потрясений под различными знаменами у нас уже научились давно.

Но то, что в послевоенной Украине также был голодомор, об этом вспоминают, почему-то, нечасто и неохотно.

Хотя на мой взгляд все просто – в то время, как одни голодали и умирали, другие, будучи причасны к административно-партийному аппарату – неплохо выживали. И выжили, и по большей части, остались в тех-же рядах.

Ай-ай, как притесняли Украину в далекие 30-е! Мы-ж такие независимые были, а нас насилу загнали в СССР… А в послевоенные годы – свои-же, своих-же загнали в такое положение, что – ахнуть. Ну как тут об этом вспоминать, сидя в удобном политическом кресле – неудобно… Разве что западно-украинские радикалы ничего не стесняются в этом вопросе: среди них уж точно нет потомков тех, кто творил это горе в Украине.

Говоря простым языком – за счет вывоза продовольствия в страны, попавшие под влияние СССР во время Великой отечественной войны, советское правительство сохраняло свое присутствие в них. Так как США делало то-же самое (так называемый «План Маршалла»), началась своеобразная гонка – кто кого больше прокормит, несмотря на сложность положения в СССР, еще не решившем задачи послевоенного восстановления собственной экономики.

Украина была главным поставщиком зерна для Ленинграда, ряда областей РРФСР, овощей — для Москвы. Именно в то время, когда люди в Украине голодали и умирали голодной смертью, масса хлеба вывозилась за границу. За 1946-1947 г.г., в страны Западной Европы — Польшу, Чехословакию, Болгарию, Германию, Францию и др., из СССР было экспортировано 2,5 млн. тонн зерна.

Через механизм административно-командной системы, усиление репрессий советская власть «выкачивала» хлеб из села. Непосильный план хлебозаготовок на 1946 год — 340 млн. пудов хлеба — выполнить было невозможно. Изъятие зерна и другой сельскохозяйственной продукции, мизерная выдача зерна колхозникам на «трудодни», выбивания непосильных налогов, наложенных на приусадебные хозяйства, вызвали почти по всей Украине голод, который быстро распространялся. Однако в августе 1946 г. под давлением центра руководство УССР снова повысило хлебозаготовительный план для Украины, до 362 млн. пудов.

Несмотря на жесткие действия партийно-командного аппарата, при полном изъятии всего, что только было выращено в стране, план было выполнено на 62,4%.

Руководство страны усматривало в невыполнении плана не недород и голод, а неудовлетворительную работу всех и вся.
По их мнению, украинские крестьяне нуждались в перевоспитании потому, что долго находились на оккупированной фашистами территории и «испытали влияние чужой идеологии».
Такие обвинения быстро переросли в репрессии. Советская Родина мстила своим «предателям». Она не могла простить людям, которые выжили в оккупации, того, что они выжили. Все жители бывших оккупированных территорий изначально подозревались если не в сговоре с врагами Советской власти, то, как минимум, в пособничестве фашистам. Работникам НКВД было на чем делать план поимки «врагов» и обеспечивать себе карьерный рост, процветали доносы и оговоры.

Карали и хлебом. Директивы центра разрешали выдавать колхозникам на трудодни лишь 15% от сданного зерна, да и то — при условии выполнения колхозом плана хлебозаготовок.
И вскоре голод стал массовым.

Вместо помощи от государства, население Украины, особенно сельское, попало под мероприятия «экономии в расходовании хлеба». Попросту – лишили карточек селян, иждивенцев, детей. При этом, партийно-советская элита снабжалась через систему закрытых спецподразделений.

Зимой и весной 1947 г. Голод перешел в голодомор.

Высочайшей была детская смертность. Голодающие вынужденные были употреблять в пищу разные суррогаты, траву, листву деревьев, мясо погибших животных, сусликов и т.п. Доходило и до каннибализма. Состоянием на 2 июля 1947 г. в Украине начислялось свыше 1 млн. 154 тыс. изможденных голодом людей — дистрофиков. От искусственного рукотворного голода по неполным данным погибло в Украине свыше 1 млн. людей.
Тоталитарной властью голод замалчивался.

Я не ищу причины – я просто привожу свидетельство своего папы, и этого достаточно.

«В.Г. :»

Настав 1947 рік — Голод.
Восени, за неуплату налогу у нас із погріба забрали все, і даже горшок вареної картоплі. А в ньому їх було аж три штуки.
Їли все, що Бог пошле. Зимою шукали мерзлі буряки, весною собирали лушпайки на мусорках біля столової і ресторану, літом — цвіти акації, калачики їли, і траву люди повиривали.
Та ось зав’язались яблука і др. фрукти. От я їх і наївся з голоду. І маєшь — дезинтерія.
Штанішки не успівав знімать, а тому сидів без штанів. 1-2 каплі крові через кожні 2-3 мінути. Врач мамі сказав, щоб готовила труну.
Та як кажуть — Бог не видасть, свиня не з’їсть. В цей день прийшла до нас покійна мати Тані з Орловця. Жінка брата мами. Бистро знайшла нужну траву, наварила і мене напоїла. Я і заснув. Раза 2 ще попив і забув про нещастя.

 [Настал 1947 год — Голод.
Осенью, за неуплату налога у нас из погреба забрали все, и даже горшок вареной картошки. А в нём их было целых три штуки.
Ели все, что Бог пошлет. Зимой искали мерзлую свеклу, весной собирали очистки на мусорках возле столовой и ресторана, летом — цветы акации, клевер ели, и траву люди повырывали.
И вот появилась завязь яблок и др. фруктов. Вот я их и наелся с голода. И получи — дизентерия.
Штанишки не успевал снимать, а потому сидел без штанов. 1-2 капли крови через каждые 2-3 минуты. Врач маме сказал, чтоб готовила гроб.
Но как говорится — Бог не выдаст, свинья не съест. В этот день пришла к нам покойная мама Тани из Орловца. Жена брата мамы. Быстро нашла нужную траву, наварила и меня напоила. Я и заснув. Раза 2 еще попил, и забыл про несчастье.]

С медицинским обеспечением в глухой провинции были проблемы. И это, к сожалению, в полной мере ощутила на себе наша бабушка Александра Саввовна.

«В.Г. :»

Матері зробили операцію на правій нозі, в Городищі, порізали сухожилля і зробили калікою. Тому батько сказав — лучше вмерти, чим іти на операцію.

 [Маме сделали операцию на правой ноге, в Городище, порезали сухожилие и сделали калекой. Поэтому отец сказал – лучше умереть, чем идти на операцию.]

Как-бы там ни было, жизнь продолжалась. Сразу после войны начала восстанавливаться система народного образования. В Цветково снова заработала семилетняя школа. В ней и учился наш папа.

Это была не только общеобразовательная школа, но и школа жизни: учился дружить, учился враждовать и стоять за себя — время послевоенное, голодное, холодное, люди озлоблены, озлоблены и их дети.

 «В.Г. :»

Забіякою не був, та обіжать себе не давав.
Уже в четвертому класі зі мною учився Петро Безкровний, старший мене на 2 роки. Він завжди мене чіпав, та я не давався. Тоді він підмовив Володю Кравченко І Віктора Шоху, і зрозуміло, що мене, вічно голодного, вони поколотили. І стоять біля двері та сміються.
Тоді я схватив фарфорову чорнильницю та й запустив в них. Кравченко упав, бо йому попав у голову, нижче лівого віска. А я схватив металеву кочергу, а Віктор і Петро — дьору від мене — страшно їм стало…
А із школи мене відчислили на цілу неділю. Але після цього мене в Цвітково більше ніхто не трогав.

[Задирой небыл, но и обижать себя не давал.
Уже в четвертом классе со мной учился Петр Бескровный, старше меня на 2 года. Он вечно меня зацепал, но я не давался. Тогда он подговорил Володю Кравченко и Виктора Шоху, и понятно, что меня, вечно голодного, они поколотили. И стоят возле двери и смеются.
Тогда я схватил фарфоровую чернильницу и запустил в них. Кравченко упал, потому, что ему я попал в голову, ниже левого виска. Тогда я схватил металлическую кочергу, а Виктор и Петродали дёру – страшно им стало.
А из школы меня отчислили, на целую неделю. Но после этого меня в Цветково больше никто не трогал.]

В моем детстве, когда папа, бывало, делал мне разнос за нерадивое отношение к урокам, тетрадям и учебникам, намекая на то, что у тебя-ж всё есть — только учись!, он рассказывал, что ему и его сверсникам учиться писать приходилось на полях газет — тетрадок просто небыло.

 «В.Г. :»

В 1945 році я пійшов в 1-й клас. Паперу не було, книг тоже. Але я вчився хорошо.

[В 1945 году я пошел в 1-й класс. Бумаги небыло, книг тоже. Но я учился хорошо.]

Было и чему радоваться — велосипед соседского еврейского мальчика, который тот давал покататься, блинчики из какой-то съедобной бурды, которыми в голодуху угостила мама соседского мальчика, собаке Дружок, которого кормил украдкой от родителей (самим есть нечего, а тут еще…), и который стал не только другом, но и защитником.

После возвращения дедушки из заключения жить легче не стало. Не смотря на реабилитацию, смотрели на деда искоса, на работу брать не хотели. А тут еще и туберкулез, в нагрузку к лагерям приобрел. С горем пополам, дедушка устроился работать завхозом в школу.

«В.Г. :»

Про нашу родину скажу, що протягом 1945-1958 років жили дуже бідно. Батько хворів [после возвращения из Сибири – прим. WW], а нас було 6 душ сім’ї, діти — Оля, сама старша, потім я, Коля, Катя.

 [О нашей семье скажу,что на протяжении 1945 – 1958 годов жили очень бедно. Отец болел [после возвращения из Сибири – прим. WW], а нас в семье было 6 человек, дети – Оля, самая старшая, затем я, Коля, Катя.]

Год за годом пролетели школьные годы.

А после семилетней школы надо было идти работать, так как для дальнейшей учебы нужны были деньги. А откуда их взять?

«В.Г. :»

Школу, 7 класів, з горем пополам закінчив, далі не було за що вчитись.
У 8-му класі треба було платити 90 карбованців. Таких грошей не було.

[Школу, 7 классов, я с горем пополам, закончил, дальше не за что было учиться.
В 8-м классе нужно было платить 90 рублей. Таких денег небыло.]

Папа – второй справа в верхнем ряду.
Слева от папы — его старшая сестра Оля

Шел 1952 год, папе вот-вот исполнится 15 лет.

Детство закончилось…

(продолжение следует)

WW
(ړײ)

last update 04.12.12